Сейчас начнется

В своих текстах киевский поэт Александр Кабанов превращает стихи в акт сопротивления и попытку удержать человеческое в мире, где всё размыто войной. Эти стихи — не просто антивоенная поэзия. Это попытка воскресить голоса погибших. Кабанов говорит о войне как о личной утрате, о боге — как о человеке, рядом с которым мы не смогли остаться. Внутри его строк — Винница, Гостомель и Буча, и родина отца.

В стихах Кабанова звучит то, что часто невозможно выразить напрямую: память, вина, беспомощность и сопротивление:

«Новый день с войной подружится, даже смерть уйдёт в запас,

и на свадьбе обнаружится — это вы убили нас, 

вы, двоюродные братия, пригласив встречать рассвет — 

заключили нас в объятия и сломали нам хребет».

* * *

Я сжимаю в троеперстии круглый ползунок луны —
чуть вдавлю его в отверстие — передвину в ваши сны,
сквозь винтажное звучание с плесенью, как сыр дорблю,
тишину по умолчанию — до утра установлю.

Лето в буче и в гостомеле, зреют звуки на словах,
чтобы люди мира помнили — это мы лежим во рвах,
до сих пор ещё не найдены — вот нога, а вот рука —
дети гришины и надины, безымянные пока.

А вокруг — сады и грядочки совершают свой обряд,
нам кроты поют колядочки, нам медведки говорят:
мол, на всех в достатке сырости, здесь — подземный водоём,
говорят, мы скоро вырастем и до свадьбы заживём.

Время ижицею тужится в круге отчего угла,
под случайный камень — лужица свежей крови натекла:
словно чёрный диск виниловый — сингл неба и земли,
погрузили в спирт этиловый, но прослушать не смогли.

Новый день с войной подружится, даже смерть уйдёт в запас,
и на свадьбе обнаружится — это вы убили нас,
вы, двоюродные братия, пригласив встречать рассвет —
заключили нас в объятия и сломали нам хребет.

Растоптали угощения, весь изгадили приём,
и теперь, мы — дети мщения, мы, и под землёй, найдём,
вновь луна правее сдвинется — больше вам покоя нет:
будет ницца или винница — мы обнимем вас в ответ.

* * *

А это родина отца:
в обрывках утреннего света,
но кто запомнит сорванца
из александровского лета?

Посёлок, швейная игла,
вокруг — портновские лекала,
а здесь цветаева жила,
стихи к ахматовой писала.

А это — русская зима,
чей школьный снег белее мела,
вот — фабрика, за ней — тюрьма,
в которой бабушка сидела.

Всё это — дом-музей поры,
когда я приезжал в россию,
чтоб вспомнить папины дворы,
марину и анастасию.

И выпить доброго винца,
но я давно летаю мимо:
ведь это родина отца —
меня оставила без крыма.

А папа мой лежит в земле,
он — пепел в погребальной урне,
он — память о добре и зле,
и о стране пошитых в дурни.

Как много в воздухе свинца,
и с кем воюет украина:
а это родина отца,
а это родина отца —
пришла за родиною сына.

* * *

Бог — всемогущ, когда состоит из частей:
и не только из пазлов добра и зла,
и не только из всех убитых войной детей,
он — созвучье тепла и света, да сгинет мгла.

Он — купаж из степей и плавней, где нагишом —
мы с тобой проводили время в любви и сне,
где петляли в небе ласточка со стрижом,
он — соцветье дождя и снега, иди ко мне.

Так, за слоем слой — и под нами скрывался бог,
посреди мозаик и всех языков земли —
он всегда был рядом, и дальше быть рядом мог,
только мы с ним рядом — отступники — не смогли.

Наш словарь поредел и чужая взошла руда,
поселился враг — там, где раньше я жил и рос,
и в моих правах человека, просроченных навсегда —
есть графа с пустым окошком и есть вопрос:

Спас ли он меня от смерти, предательства, мятежа,
от слепого участия в чьей-то святой борьбе:
я поставлю в окошке — галочку, ласточку и стрижа —
и они улетят к тебе, улетят к тебе, улетят к тебе.

* * *

Я завернул за угол дома,
чтоб отыскать последний храм
на улице, что мне знакома
по довоенным вечерам.

Вокруг весна: пастель и уголь,
вот-вот проступит акварель,
и дом разбомблен, только угол —
остался от него теперь.

А за углом, горит, вестимо,
фонарь, рассеивая дым:
пусть молятся руины рима —
святым развалинам моим.

Пусть через них ведёт дорога
и не теряется в веках,
туда, где мать выносит бога
из-под завала, на руках.

И с ним стоит на перекрёстке,
теряя к смерти интерес:
вся, как благая весть, в извёстке —
о том, что сын её воскрес.

Сейчас начнётся

Отвоевав людей, время уходит в запас
и замирает, как над пустыней звезда,
и тогда ты чувствуешь, что прямо сейчас
начнётся то, что не кончится никогда.

Прямо сейчас начнётся то, что страшней всего
и желанней всего — это объятья твои,
и я спрошу тебя, господи, ради чего:
столько жертв и столько боли, ради любви?

Купол небесный, натянутый на каркас,
цвета слоновой кости ломкие облака —
это твоя красота, что спасёт всех нас
или убьёт всех нас, размажет наверняка?

Я вопрошаю, а ты молчишь и молчишь,
если бы ты ответил, то я бы умолк навек,
словно герой из сказки, мальчиш-кибальчиш,
а ты — мой автор, господи, ты — человек.

Пусть я — больное и рыхлое существо
и в голове моей — ветер и серое вещество,
пусть начнётся, господи, волшебство,
прямо сейчас начнётся чёртово волшебство.

И мы воскреснем, не умирая среди вещей,
не разлагаясь в твоем ангаре для овощей,
воскреснем там, где земля не ведает зла и тьмы,
где, слава богу, тебя не будет, но будем мы.